Одиннадцатого ноября 1997 года Вероника окончательно решила свести счеты с жизнью. Она тщательно убрала свою комнату, которую снимала в женском монастыре, почистила зубы и легла в постель. Со столика в изголовье она взяла таблетки - четыре пачки снотворного, - но не стала жевать горстями, запивая водой, а решила глотать по одной, поскольку велика разница между намерением и действием, а ей хотелось оставить за собой свободу выбора, если на полпути она вдруг передумает. Между тем с каждой проглоченной таблеткой Вероника все больше укреплялась в своем решении, и через пять минут все пачки были пусты.
Летний вечер, сумерки. Торговый центр американского города, где не менее четырехсот тысяч жителей, высокие здания, стены... Когда-нибудь, пожалуй, станет казаться невероятным, что существовали такие города.
Когда я познакомился с Чарлзом Стриклендом, мне, по правде говоря, и в голову не пришло, что он какой-то необыкновенный человек. А сейчас вряд ли кто станет отрицать его величие. Я имею в виду не величие удачливого политика или прославленного полководца, ибо оно относится скорее к месту, занимаемому человеком, чем к нему самому, и перемена обстоятельств нередко низводит это величие до весьма скромных размеров.
Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый - мой самый лучший друг. И еще: он понимает все на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живет во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все это меня не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг.Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит.
В конце войны судьба забросила меня в Нью-Йорк. Пятьдесят седьмая улица и ее окрестности стали для меня, изгнанника, с трудом объяснявшегося на языке этой страны, почти что второй родиной.
Позади расстилался долгий, полный опасностей путь - via dolorosa(1) всех тех, кто бежал от гитлеровцев. Крестный путь этот шел из Голландии через Бельгию и Северную Францию в Париж, а потом разветвлялся: одна дорога вела через Лион на побережье Средиземного моря, другая - через Бордо и Пиренеи в Испанию и Португалию, в лиссабонский порт.
Скелет No 509 медленно поднял голову и открыл глаза. Он не знал, был ли он все это время в обмороке или просто спал. Впрочем, между тем и другим состоянием едва ли еще существовала какая-нибудь разница: голод и истощение давно позаботились об этом. И сон, и обморок каждый раз были погружением в какую-то бездонную трясину, из которой, казалось, уже нет возврата.
Женщина шла наискосок через мост прямо на Равика. Она шла
быстро, но каким-то нетвердым шагом. Равик заметил ее лишь тогда, когда она оказалась
почти рядом. Он увидел бледное лицо с высокими скулами и
широко поставленными глазами. Это лицо оцепенело и походило
на маску, в тусклом свете фонаря оно казалось безжизненным, а
в глазах застыло выражение такой стеклянной пустоты, что
Равик невольно насторожился. Женщина прошла так близко, что
едва не задела его. Он протянул руку и
схватил ее за локоть. Она пошатнулась и, вероятно, упала бы,
если бы он ее не удержал.
Он не почувствовал удара. Только вдруг увидел перед собой траву и прямо
перед глазами какое-то растение, полурастоптанное, с красноватыми кистями
цветов и нежными узкими лепестками: цветы росли и увеличивались — так уже было
однажды, но он не помнил когда. Растение покачивалось, стоя совсем одиноко на
фоне сузившегося горизонта, — ибо он уже уронил голову в траву, — бесшумно и
естественно неся ему простейшее утешение, свойственное малым вещам, и всю
полноту покоя; и растение это росло, росло, оно заслонило все небо, и глаза
Гребера закрылись.
Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка
рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой,
даже если спасся от снарядов.
Эрих Мария Ремарк — писатель, чье имя говорит само за себя. Для многих
поколений читателей, выросших на его произведениях, для критиков,
единодушно признавших его работы, он стал своеобразным символом
времени. Трагедия Первой и Второй мировой, боль «потерянного
поколения», попытка создать для себя во «времени, вывихнувшим сустав»
забавный, в чем-то циничный, а в чем-то щемяще-чистый маленький мир
верной дружбы и отчаянной любви — таков Ремарк, автор, чья проза не
подлежит старению... Роман «Три товарища» — это, может быть, самый
трагический и самый прелестный роман о человеческих отношениях за всю
историю ХХ века.
Все счастливые семьи похожи друг на друга,
Одиннадцатого ноября 1997 года Вероника окончательно
Летний вечер, сумерки.
Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку
В конце войны судьба забросила меня в Нью-Йорк. Пятьдесят седьмая улица и ее окрестности стали для меня, изгнанника, с трудом объяснявшегося на языке этой страны, почти что второй родиной.
Позади расстилался долгий, полный опасностей путь - via dolorosa(1) всех тех, кто бежал от гитлеровцев. Крестный путь этот шел из Голландии через Бельгию и Северную Францию в Париж, а потом разветвлялся: одна дорога вела через Лион на побережье Средиземного моря, другая - через Бордо и Пиренеи в Испанию и Португалию, в лиссабонский порт.
Женщина шла наискосок через мост прямо на Равика. Она шла
быстро, но каким-то нетвердым шагом. Равик заметил ее лишь тогда, когда она оказалась
почти рядом. Он увидел бледное лицо с высокими скулами и
широко поставленными глазами. Это лицо оцепенело и походило
на маску, в тусклом свете фонаря оно казалось безжизненным, а
в глазах застыло выражение такой стеклянной пустоты, что
Равик невольно насторожился. Женщина прошла так близко, что
едва не задела его. Он протянул руку и
схватил ее за локоть. Она пошатнулась и, вероятно, упала бы,
если бы он ее не удержал.
Он не почувствовал удара. Только вдруг увидел перед собой траву и прямо
перед глазами какое-то растение, полурастоптанное, с красноватыми кистями
цветов и нежными узкими лепестками: цветы росли и увеличивались — так уже было
однажды, но он не помнил когда. Растение покачивалось, стоя совсем одиноко на
фоне сузившегося горизонта, — ибо он уже уронил голову в траву, — бесшумно и
естественно неся ему простейшее утешение, свойственное малым вещам, и всю
полноту покоя; и растение это росло, росло, оно заслонило все небо, и глаза
Гребера закрылись. 
Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка
рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой,
даже если спасся от снарядов.
